04.08.2015 г.

Сегодня мы, как и обещали, начинаем публиковать страницы из дневника Анатолия Гордеева, и это самое малое, что мы можем сделать в память о замечательном поэте, прожившем такую короткую и яркую жизнь.

Большую работу по подготовке материала к публикации проделал друг поэта, наш земляк, доцент факультета журналистики Московского государственного университета, кандидат филологических наук Станислав Илларионович Галкин.

Добавить к тому, что когда-то было написано рукой Анатолия Гордеева и полвека спустя обработано его лучшим другом, совершенно нечего и незачем. Только уже перед самой публикацией дневника в нашей газете Стас Илларионович позвонил из Москвы и попросил взять эпиграфом к нему одно из лучших стихотворений поэта.

Если это так просто,
Возьми лист бумаги
И на белой пустыне
Наляпай оазисы слов,
Если это так просто,
Расти ярко-синие маки
И до боли в руках
Совершенствуй свое ремесло.

В августе 2015 года Анатолию исполнилось бы 75 лет. Пару лет назад мы встретились с сестрой Гордеева – Анной. И она говорит: «Я нашла Толин дневник. Там только вы двое и девчонки. Возьми его себе».

Дневник я читал несколько раз. Действительно, там с именами и фамилиями – Толик Гордеев и Стас Галкин. И чем дольше читал, тем больше думал, что, может быть, некоторые страницы из дневника будут интересны кому-то из поколения наших детей. Наших внуков. Мы писали дневники, не рассчитывая на их публикацию. Как сказал Анатолий на одной из страниц: «Кто будет моим читателем? Стасик, ты? Всего вероятнейше, ты первым возьмешь его и, открыв на первой странице, скажешь или даже ничего не скажешь, а посмеешься про себя: «Ну и подражатель, и подражать не может».

Ей-богу, не знаю, что подразумевал Толик, говоря о подражании: уж чего у него не было ни в стихах, ни в прозе. А дневник уходил в стихи, а стихи – в дневник. Как и жизнь Гордеева – в сыне, во внуках, в стихах. Сборник «Равноденствие» начинается с творческого кредо. А дневник, думаю, надо начать с одного из пророческих стихотворений, которое можно считать записью за 27 ноября 1957 года. Предыдущая была 20 ноября: «Сегодня ничего замечательного не случилось». А следующая – 20 декабря: «Кончается год. Обычно в конце года люди вспоминают, как его прожили». 27 ноября в тетради для стихов Гордеев записал:

Грустно падал тихий снег
На седые тротуары.
Где-то умер человек
Молодой совсем, не старый.
Я услышал громкий смех,
Топот ног влюбленной пары…
На седые тротуары
Грустно падал тихий снег.
Молодой,
Совсем не старый
Где-то умер человек.

А сейчас – восемь страниц из дневника, написанных в субботу, 8 марта 1958 года. Думаю, что назвать отрывок можно и нужно так:

Глава 1.

Как человек шел со смертью

8 марта
Если человек не шел рядом со смертью, он не должен скандалить с жизнью. Как говорится, надо все по порядку. 8 часов утра 6 марта. Еду в лес на «газоне», на втором автомобиле, так что если дорога плохая, мне достанется больше всех.

Начался ветер, снег. Но ничего, нигде не сидели, всю дорогу на третьей да на четвертой скорости. Наконец, «Мирный». Не помню точно, но, кажется, первый час дня. Если погрузимся скоро, то сегодня же будем дома. Часам к четырем-пяти первые четыре машины нагружены, причем первые две грузили гаражники², так что я уже вспотел и промок. Едем домой. Но впереди прошел трактор с опущенным ножом³, и колеи не видать.

Первая машина почти везде шла хорошо и часам к девяти вечера была на Дресвяном⁴. Пождала и уехала. Вторая машина имела прицеп односкатный, и поминутно он стаскивал автомобиль с колеи. Копаем, рубим подкладки под колеса. Топор достался мне. Промок быстро, но не заметил за работой.

На Дресвянном были часов в 11. Остановились. Спорим. Ночевать или ехать дальше. 3 машины поехали, 6 остались. Гаражники уехали, но я с Л. Корниловым остались. Он – не знаю почему, я из-за проклятой крапивницы. Переночевали хорошо.

Восьмой час 7 марта. Метет снег. Едем дальше. Гена Шумляев едет не первый, а третий, ну и я с ним, как всегда. Все бы ничего, но снова автомобиль срезается из-за прицепа с колеи. Разгрузили. Лучше. До Лещева все-таки доехали – к часу, пожалуй. От Лещева до Колосковского поля – прекрасная дорога, а на поле встали и ждали трактора – нельзя дальше ехать.

Съел все, что у меня осталось, а сам остался с шоферами, а не пошел в Семенов пешком. Все было хорошо, но я простудился, снова признаки крапивницы. Снова самолюбие, снова не пошел домой. Никому ничего не говорил. Стемнело. Копаем. Устал.

Сел на первый автомобиль, на площадку, на ветер. Продуло. Занемела спина, руки. Перебрался в кабину. Перед самым Колосковом остановился трактор. Не знаю почему, но я вылез из кабины и потащился в деревню. Добрел до первых домов, замотался, голова заколотила, как списанный мотор. Ничего не видел, зрение отказало. Стараюсь повернуть с дороги в сторону, думаю, только бы не упасть на дорогу, не могу. Напряг зрение. Как в тумане, в двух шагах обочина. Делаю эти два шага, кричу, но совершенно не слышу, что кричу.

Падаю и не могу встать. Не знаю, долго ли лежал: минуту или полчаса. Помню, все-таки крикнул: «Люди! Люди!» Конечно, никто не услышал. Догадался, что тракторист может переехать, встаю, падаю, снова встаю, качаясь, иду по дороге.

Перелез кое-как через обочину, дошел до первого дома, постучал. Кто-то вышел. Попросил погреться или попить. Крикливый голос: «Полна изба ночевальщиков, иди к Елизавете, через дом, она всех пускает». Добрался до нее. Пустила. Сижу около печи. Греюсь. Хозяйка признала больным, чем-то напоила, уложила на печь. Безвольно подчиняюсь.

Попрошло головокружение. Через полчаса, через час ли, не знаю, приходит тракторист, говорит, что шоферы пошли домой. «Когда?» – «Недавно, минуты две назад». Одеваюсь, иду догонять. Тороплюсь.

Прошел деревню. Смертельно устал, а впереди – 5 километров рыхлой дороги. Надежда одна – догоню шоферов, они не дадут упасть, в крайнем случае, доведут, донесут до дома. Но их не видать, и все тут. Ломит плечи от намокшей шубы. Ноги как деревянные. Во рту неприятное какое-то ощущение. Вижу только дорогу. Качает здорово. Боюсь садиться в снег – а вдруг не встану. Если невмоготу идти, стою и считаю до двадцати. Шаги боюсь считать, боюсь вспоминать Есенина. Только всю дорогу твердил про себя: «Ты хохочешь, ты хохочешь. Кто-то снял тебя в полный рост…»

Добрел до наших машин. Никого нет. Идти совсем не могу. Тошнит. Снег боюсь есть – вот дойду до первых домов – буду есть, а сейчас – вдруг свалюсь. Вспомнил мать – вздрогнул. Будет плакать, может не выдержать… Надо идти! Стиснул зубы, сделал шаг, пошел. Изредка встречаю машины без шоферов – они ушли спать. Я иду по новой колее, а они ехали по старой. Хотел отдохнуть, не пошел по целине к желанной подножке. Остановлюсь, отдышусь, иду. Знаю: если упаду – замерзну. Здесь до меня замерз какой-то мужик.

Иду бесконечно долго, начинаю сомневаться, туда ли попал. Впереди что-то чернеет на дороге. Подхожу – ГАЗ-51. Сел на подножку. Голос: «Кто тут?» В кабине проснулся шофер. Поздоровался я с ним ни с того ни с сего. Спросил: «Прошли мужики?» – «Давно». – «Как давно?» – «Полчаса назад». Последняя надежда рухнула. Спрашиваю: «Далеко ли до Семенова?» – «Нет, километр-полтора». Слава богу, если он есть. Поднимаюсь. Значит, это поле – последнее, за ним перелесок и – Семенов. Кругом – темь. Впереди – зарево. Значит, шел верно. Вот выйду из леса – сяду на обочину, отдохну.

Выхожу – падаю на обочину, считаю до ста, поднимаюсь, иду. Дошел до «Карболита», хотел напиться горячей воды. Стучу – сторож не слышит, очевидно, спит. Горсть снега в рот – немного легче. Иду по улице. Дорога твердая, не так здорово шатает. Через каждые двести метров – отдых. На подъемах не выдерживаю, останавливаюсь на середине, сажусь – уже не страшно.

Пришел домой, повалился на стул и не вставал минут 15. Мать заставила идти в баню. Пошел. После бани и горячего чаю упал на постель и тут же уснул.

Ничего – это к лучшему, что я шагал в ногу с тем, что немного манило к себе – со смертью, боролся с нею, с настоящей смертью, а не салонной – от бритвы и подтяжек. «Повесился бы на сосне», – тьфу ты, черт возьми, что за ересь.

Для меня строчка в конце записи, взятая в кавычки, не была неожиданной. В декабре 1957 года Толик написал стихотворение «Моя краткая биография».

Детство – пощечина смачная,
Юность – любовь неудачная,
Мечты мои – пыль и дым,
Так скоро стану седым.
О, если б меня не связала,
Мечта о зеленой весне,
Давно бы в лесу за вокзалом
Забылся в последнем сне – повесился на сосне.

Тут, конечно, отголоски, как тогда говорили, есенинщины. Есенинские мотивы своего рода. Биографию (и правда, краткую) Гордеев расширил, дополнил в 1962 году.

Я прыгал на гвозди, а добрые люди
Везли меня, маленького, в больницу.
Я плавать пускался, но плыть не умел
И тонул, а добрые люди
Спасали меня, дышать заставляли.
Я падал без памяти
В пяти километрах от дома,
Горячую голову спрятав в высокий сугроб.
А добрые люди меня находили
И снова вели меня к жизни,
Что домом сосновым была.
Я в сопках тургайских с израненных ног
Валился на каменную землю.
А добрые люди тащили меня на спине,
И все для того, чтобы однажды,
Перед рассветом,
Увидел я тело твое золотое…
Спасибо вам, добрые люди!

Стихотворение датировано в сборнике сентябрем 1961 года. Но это неверно, так как тургайские сопки были в 1962 году, что подтверждает репортаж Анатолия «Потом наступит тишина», помещенный в том же сборнике «Равноденствие».

2 То есть слесари (в т. ч. А. Гордеев), механики и т. д.
3 Бульдозер.
4 Дресвяный, «Мирный» – участки рубки леса.