Ирина КОЛОБОВА
Фото Александра ЮРЬЕВА
20.11.2021 г.

Рассказать о Михаиле Александровиче Уткине попросила его родственница. Она без лишних подробностей заверила, что нам предстоит встреча с удивительно интересным человеком, и мы отправились в Сухобезводное.

Признаться, были слегка растеряны, когда дверь в квартиру дома №1 на улице Спортивной нам открыл человек в инвалидной коляске. Но растерянность и привычная жалость к ограниченным в возможностях людям исчезла моментально, как только Михаил Александрович начал рассказывать о своей жизни. Язык никак не повернётся назвать этого человека инвалидом. Хотя эта мысль и неизбывная, затаённая боль самого его не покидает. Он свыкся с ней, сроднился, но не зря же говорят, что старые шрамы хоть и не болят, но след оставляют навсегда, особенно на душе.

Сила воли кузнечика

Михаил Уткин родился в Каменном Овраге в грозном сорок первом, когда всё мужское население посёлка уже полгода сражалось за Родину на полях жестокой битвы.
- У нас все мужчины на фронт ушли, – вспоминает Михаил Александрович, – женщинам пришлось взять заботы полностью на себя. А какая у нас в посёлке основная работа? Лесоповал. Отца на фронт не пустили, дали бронь, потому что был он железнодорожником, а дорога, как известно, во время войны была главнейшим объектом, и условия по её содержанию и охране приравнивались к боевым.
В семье уже было трое детей, когда на свет должен был появиться я. Мама была на последнем сроке беременности, но на работу в лес ходила каждый день. И однажды то ли не рассчитала, то ли растерялась, и её сильно ударило поваленное дерево. О своих болячках и ушибах она тогда не думала – испугалась за меня, я вот-вот должен был родиться. Стала мама прислушиваться, а привычные шевеления прекратились совсем. Все были уверены, что ребёнок не выживет. А я выжил.

Да, ребёнок выжил, мало того, родился в срок, крепкий и на вид здоровый, только вот ручки и ножки были накрепко прижаты к телу и совсем не двигались. Но развивался малыш нормально и разговаривать начал раньше многих других, и смышлёный был не по возрасту, даже ручки стали потихоньку двигаться. А вот ножки не хотели.
- Я научился прыгать как кузнечик, – вспоминает Михаил Александрович, – и по дому прыгал, и на улице, да так высоко и ловко, что все так и стали меня кузнечиком звать. Отец пытался возить меня по врачам, только какие тогда врачи? – все без сна и отдыха трудились для фронта, больницы под госпитали были переоборудованы, не до нас было. Так и скакал всю войну. А вот сорок седьмой год стал для меня счастливым, с него началась моя жизнь, в которой постоянно встречались хорошие люди.
Как-то летом к нам приехала важная проверка, возглавлял её начальник дороги, настоящий генерал. Так жаль, что я не запомнил его имени! Он лично прошёл десятки километров по узкоколейке, чтобы проверить все условия для строительства второго пути. Отец его сопровождал и, проходя мимо нашего барака, пригласил в гости пообедать. В дом генерал не зашёл, а вот меня, скачущего по лужайке, сразу заметил. «А это что ещё за кузнечик?», – спросил он. Отец ему и рассказал: и о болезни, и о скитаниях по врачам, и о неудачах. Генерал внимательно выслушал да, казалось нам, и забыл. А он не забыл. Ровно через три дня из Горького врачи приехали, забрали меня, и я полтора года в больницах провёл, пять операций перенёс, полгода в гипсе пролежал. Врачи говорили, что всё будет хорошо, и я уже сам стал в это верить. Только вот гипс дал побочный эффект – ноги стали двигаться, но одна остановилась в росте, и стала на десять сантиметров короче другой. Мне тогда казалось, что это ерунда, главное – я хожу.

«Уважаемый Климент Ефремович…»

В первый класс Михаил пошёл с опозданием на два года, но это не помешало стать ему примерным учеником, как и костыли не помешали найти много новых друзей.
- Начальную школу я окончил в Каменном Овраге, а дальше надо было думать, куда меня отправлять. В Беласовской школе сказали, что примут. И я поехал на паровозе в Беласовку. Жил на квартире и мечтал попасть в семёновский интернат, но там и без того был большой перебор с учениками, а тут ещё я – инвалид.
Но в Беласовке мне очень нравилось, учителя были замечательные. Учительница русского языка и литературы Валентина Эрастовна Усова заметила, что я очень люблю читать, и принесла мне книгу «Как закалялась сталь». Я её взахлёб прочитал, и она стала для меня настоящим руководством к действию. Я себя с Павкой Корчагиным сравнивал и такую уверенность в себе почувствовал! Решил, что сделаю всё возможное, чтобы ничем не отличаться от остальных, а может, и лучше стать.
Когда понял, что в семёновский интернат меня не возьмут, решил, что Беласовке свой такой необходим. Я тогда в пятом классе учился и решил написать письмо самому Климу Ворошилову. Написал, отправил, никому не сказал. Через две недели в школу нагрянула комиссия из обкома, райкома, роно. Всё посмотрели, единогласно постановили немедленно приступать к строительству общежития для учеников. Построили два здания для девочек и мальчиков. Наш директор Михаил Александрович Прорубщиков, мой полный тёзка, похлопал меня по плечу и сказал: «Ну, ты даёшь, Михалыч, молодец!»
И тут такая жизнь у нас началась! Развели мы подсобное хозяйство, цыплят выращивали, кроликов. Признаюсь, что учёба для меня была на втором месте, а общественная работа, комсомол заполняли всю жизнь.

С языками у меня была проблема, никак не давался мне русский и немецкий. Но всё же попробовал в университет имени Лобачевского поступить – не прошёл. Меня уговаривали на физмат документы отдать, там как раз набирали группу атомщиков для Сарова, но я не пошёл.

Михаил уже вполне свободно ходил без костылей, но хромота была сильно заметна. Он хоть и не хотел сам себе признаться, что это его беспокоит, но каждый чуть более пристальный взгляд со стороны воспринимал как жалость. Вот жалости он не терпел никогда, и просить за себя «доходного места» считал унижением.
- Но делать надо было что-то, – говорит Михаил Александрович, – как-то жить, где-то работать. В одно место приду – не берут инвалида, в другое – то же самое. Пошёл в райком комсомола, там меня первый секретарь Володя Шаров встретил, а у него в это время как раз секретарь райкома партии был Михаил Серушков. Стал расспрашивать, на какой ниве трудится комсомольский активист, я и сказал, что не могу работу найти. Он тут же звонит в те учреждения, где я был, и меня немедленно приняли в КБО.
Стал я руководить работой обувщиков. Ну, как руководить? Ремесло-то это я не знал, а за порядком следил, графики работы составлял и прочее. А потом, где-то через полгода, Володя Шаров предложил поехать в Шалдёж заведующим библиотекой и вручил мне комсомольскую путёвку. Там меня избрали секретарём комсомольской организации колхоза «Ленинский путь».

На этой работе Михаил чувствовал себя более уверенно, он уже давно был признан настоящим комсомольским вожаком, а своей любовью к чтению заразил всю молодёжь. Не смогла устоять против обаяния нового заведующего и 19-летняя Алевтина, его будущая жена.

И выросли крылья

- Мы интересно познакомились, – улыбается Михаил Александрович. – Вызывает меня как-то председатель колхоза и говорит, что надо бы разобрать персональное дело одной комсомолки. Аля овцеводкой была, и однажды попросила напарницу, чтобы она присмотрела за её стадом, пока она к дедушке в Елховку сбегает. А та то ли забыла, то ли нарочно, но не углядела, и пошло стадо по деревне гулять.

Вызвал я комсомолку на разговор, а она сказать ничего не может – плачет. Жалко мне её стало, пошёл до дома провожать да так и влюбился. Она потом признавалась, что плакала не от жалости к овцам или от страха перед наказанием, – ей передо мной стыдно было, что именно я начал воспитывать её в комсомольском духе. Я ведь, говорит, давно на тебя внимание обратила, ещё когда в первый раз в библиотеку пришла. Выбирала книжку и случайно дотронулась до моей головы – будто током её тогда ударило. Это моя любимая жена мне призналась.

Знакомство Михаила с красавицей блондинкой Алей и её ответное чувство в полном смысле слова окрылило парня, до того момента уверенного, что взаимная любовь – это не для него. У него действительно выросли крылья, которые целиком компенсировали физический недостаток; теперь он не ковылял, прихрамывая, а по-настоящему летал.
- У меня и правда будто второе дыхание открылось, – признаётся Михаил Александрович, – решил в педучилище поступить. И совсем осмелел: послал сватов в дом невесты. Мама у меня всегда была говорливая, любого могла уговорить, все свои способности проявила в доме у родителей невесты. Но те были непреклонны. «Ты что, Алька, с ума сошла, за инвалида-то выходить?» – возмущалась мать. А отец добавил: «Если уйдёшь, то вот в чём пришла с работы, в том и ступай». Надела Аля свою телогрейку, взяла меня под руку, и мы пошли.

Свадьбу молодые сыграли скромную, сразу после росписи собрали небольшой стол в съёмной квартире, пригласили близких друзей и родителей жениха.
- С Алиными родителями мы не общались до рождения первого сына, – вспоминает Михаил Александрович. – Тесть в роддом пришёл, с тех пор отношения наладились. А тут мне новое назначение подоспело, предложили работу в колонии в посёлке Мирном, преподавать математику заключённым. А потом и в школе ученикам преподавал, в три смены работал, по 42 часа в неделю.
Уроки математики в колонии давались Михаилу легко, неуверенность в себе из-за физического недостатка, которую так и не удалось искоренить, там мало проявлялась. Наверное, играло роль положение самих учеников, тоже весьма ограниченных в своих возможностях. А вот в обычной школе было труднее.
- Да, болезненно я воспринимал каждый взгляд или даже смешок, – признаётся Михаил Александрович, – боролся с этим, но не всегда получалось. Иду по улице и просто спиной чувствую, что вслед мне смотрят, а от этого даже походка сразу делается неуверенной. И на уроках иногда приходилось применять все внутренние силы, чтобы не допускать таких мыслей.

Но снова повезло Михаилу с хорошими людьми – начальник 14-й колонии позвал его на работу экономистом. Здесь за рабочим столом в окружении женщин он почувствовал себя на самом настоящем своём месте.
- Равиль Ибрагимович Чанышев – это был человек с большой буквы, – вспоминает Михаил Александрович, – работа тогда в колонии велась огромная, спецтехнику выпускали, начали строительство в Сухобезводном. Равиль Ибрагимович сказал, что в первом же доме мне квартиру дадут, и не обманул. Правда, ждать пришлось долго – только второй этаж начали строить, пришлось все силы бросить на строительство школы. А у нас уже двое сыновей было, жили на съёмной квартире. Но ничего, получили прекрасную квартиру, жена тоже в колонии работала, и сыновья потом тоже.

Это было для Михаила Александровича золотое время. Крылья, подаренные ему когда-то судьбой в образе любимой жены и всех хороших людей, встречающихся на пути, окрепли и окончательно вытеснили все негативные мысли. Он уже не сбивался с шага, если вдруг кто-то засмеётся у него за спиной, или покажется, что кто-то жалостливо посмотрел в след. К нему пришла настоящая уверенность, что он не хуже других, а во многом даже лучше. В доме он всё делал собственными руками, они у него и до сих пор очень сильные, он частенько доказывал это в товарищеских соревнованиях по армрестлингу. Жена и дети, а потом и внуки поддерживали эту уверенность своей любовью, знакомые, соседи, сотрудники уважали, и никому в голову не приходило назвать его инвалидом. Он справился, закалился, Павка Корчагин помог ему. И казалось, так будет всегда.

- Когда жена заболела, я все свои силы и физические, и душевные собрал в кулак, чтобы не расслабиться, не раскиснуть, – перед этим признанием Михаил Александрович долго молчал, крепко сжав зубы. – Не ожидал я такого поворота в своей жизни, всё время говорил Але, что вот похоронишь меня, а там уж… Затянули мы с болезнью, проморгали. Если бы не кошка, то совсем бы плохо пришлось. Она как-то вскочила Але на грудь, и та почувствовала боль. Я велел немедленно к врачу обратиться, но была уже третья стадия. За двенадцать лет моя жена перенесла три сложнейшие операции, но мы надеялись и верили, сражались с болезнью вместе. А вот уж год как её нет.

Пока жена болела, Михаил Александрович все обязанности по дому взял на себя, с работы уволился и не отходил от любимой ни на минуту. Крепился, но силы потихоньку уходили. Сначала пришлось вспомнить про тросточку, потом костыли пошли в ход, а сегодня он уже встретил нас в инвалидной коляске. Но Михаил Александрович нормально всё это воспринимает, как-никак 80 завтра, в воскресенье, стукнет, а его болячки не так уж и критичны.
Да, на улицу зимой почти не выходит, но «Семёновский вестник» выписал на целый год, значит, этот год надо обязательно прожить, и весна обязательно придёт. Вот бы ещё убрали старый гараж на улице, а то мешает любоваться из окна похорошевшей главной площадью посёлка…