Галина РОЗЕНШТЕЙН
19.07.2023 г.

Вот читаю обзор книжных новинок: беды девяностых, переделы двухтысячных… А что-нибудь самое современное из современного есть? Ну вот чтобы про сегодняшнюю реальность. Нет. В смысле, не просто в библиотеке нет, а вообще нигде: ни в магазинах, ни на просторах интернета.

Большая проза, видать, никак не успевает созреть. Так уж получается, что именно мы, журналисты, военкоры, волонтёры, пишем историю про сегодня. «Ой, опять ты со своИм СВО! И так уже с утра голова от всех новостей болит», – часто такое слышу. Ну поди, купи себе мороженку и живи счастливо. Бросила я это дело – дискутировать, пытаясь совместить наши такие разные реальности. А так хотелось бы совместить.

Нам говорят: не используйте слово «война», у нас идёт специальная военная операция. Ну у нас, может, и СВО, а вот на Донбассе… Почитайте эти стихи, возможно, что-то прояснится.

А начните-ка со стихотворения Олега Русских «Стрекоза». Его, кстати, положил на музыку Александр Розенбаум. Я песню сначала услышала, а потом и текст нашла. Стало ещё страшнее.

Стрекоза

Я увидел во дворе стрекозу,
Дверь открыл и побежал босиком,
Громыхнуло что-то словно в грозу,
Полетело всё вокруг кувырком.

Пеплом падала моя стрекоза,
Оседал наш дом горой кирпича,
Мамы не было, а папа в слезах
Что-то страшное в небо кричал.

Зло плясали надо мной облака,
Мир горел, его никто не тушил,
Кто-то в хаки меня нёс на руках,
Кто-то в белом меня резал и шил.

Я, как мог, старался сдерживал плач,
Но когда, вдруг в наступившей тиши,
Неожиданно заплакала врач
Понял, что уже не стану большим.

Умирает моё лето во мне,
Мне так страшно, что я криком кричу,
Но кто в этом виноват, а кто нет
Я не знаю... да и знать не хочу...

Мне терпеть уже осталось немного,
И когда на небе я окажусь,
Я на всех на вас пожалуюсь Богу!
Я там всё ему про вас расскажу...

Анна Ревякина

Попадая в обстоятельства военного
времени, адского места,
оставаясь внутри чернокаменного
Донецка,
ты заводишь песнь о семи
опалённых нотах
про пацанов в окопах.
Их глаза голубые. Почему-то всегда
именно голубые.
Их красивые лица – грязные усталые
молодые.
Их фигуры шахматные, разница
только в цвете.
Они все чьи-то дети.
Чьи-то братья, отцы, дядья и
товарищи.
И никто из них не хочет ни в
госпиталь, ни на кладбище.
Все хотят вернуться целёхонькими,
весёлыми
в свои города и сёла.

* * *

Все хотят вернуться, даже те,
которые сгинули,
даже те, кого некому ждать.
Моя мама говорит,
что сердца у нас теперь
заминированные,
как поля заминированные.
Меня спрашивают, почему я не
вывезу мать,
ведь она у меня одна,
словно есть те, у кого их две.
У мамы моей есть дом, есть кот, есть кровать,
есть могилы родителей по пояс в траве,
бабушки Надежды
и дедушки Николая.
«Меня могилы держат.
А ещё только в Донецке
я чувствую, что живая».

* * *

А куда ей ехать?
Матери твоей, матери моей.
В кармане с прорехой
по миру ходят тыщи её детей.
Сидит в селухе,
молится, воду ждёт.
По селухе слухи
носит в горстях народ.
А куда ей ехать,
если нигде не ждут,
а вчера морпехам
выносила жгут.
А сегодня снова
дождь да маета.
А куда ей ехать?
Не. Ку. Да.

* * *

А если бы вы знали,
какие сообщения
присылают наши русские люди,
когда кидают деньги на карту:
в помощь пылающему Донбассу
на броню и еду
на рации и воду
они не пишут:
пусть враг горит в аду,
они пишут ласково
моему народу

держитесь миленькие
держитесь родненькие
храни Бог наших ребят
Москва с вами
Хабаровск с вами
Тула и Тверь
Калининград и Владивосток

они присылают деньги от родины
которая не забыла
по крупицам
деньги на хлеб и «птиц»
миллионы рублей

выживите
мы с вами
чем можем
через неделю ещё пришлю
детям Донбасса
старикам Донбасса
на благое дело
помощь солдатам
нашим в Новороссии

Я читаю эти сообщения и понимаю:
это поэзия,
пёс меня разорви,
если это не самая настоящая поэзия.

Мария Ватутина

Рождённые в боях, крещённые огнём,
Смотрящие на мир преображённым взглядом,
В последний бой, братки, перекрестясь шагнём,
Как будто это рай с сияющим надвратом.

Со всех сторон извне к вам подступает враг,
А значит, прошагав парад, как в сорок первом,
Святые мужики, упомнив, что и как,
Пойдут в священный бой с отеческим напевом.

Дай бог, успеют к вам по почте ветряной
Молитвы матерей, возлюбленных кручины,
Кому же как не вам спасать весь шар земной
И родину в её военные годины.

Пусть эта ночь - трудна, кровава и длинна -
Сойдет на нет, и враг предстанет раскорёжен.
Я видела сама, как молится страна
За сыновей своих, шепча: - Ведь кто-то должен.

* * *

Посмотри в окно, душа моя,
не прервался ли ход времён?
Продолжают ли плыть облака
под раскатистый грай ворон?
Не обуглились ли деревья, не заросла ли травой колея?
И вон там, на перекрёстке,
не окаменела ли я?

Если время всё ещё движется, почему же вдали тогда
Пылают русские церкви,
убиты русские города,
И когда же кончится
у Земли оружейная эта руда,
Из которой делают нашу смерть
и везут сюда.

Не молчи, мой Бог, не гляди в меня,
как в очаг.
Не огонь во мне, а магмы
лиловый зев,
Не скрывайся в деталях и в мелочах,
Выходи на зов.

Я смотрю в окно, я высматриваю
Твой свет.
Я присутствую лично
при рождении дня,
Принимаю его на ладони свои.
В ответ
Не убивай меня.

* * *

Боец проспал весь день
на верхней полке.
Не застелив постель, не съев лапши
какой-нибудь, не сдернув
гимнастёрки,
Ну, или что у них поверх души.

Спал до утра от самого Ростова.
Мы даже взглядом не пересеклись.
Устал боец смертельно.
Что такого?
Пусть спит. Вчерашний бой,
ему не снись.

- Пусть спит, - я повторила
проводнице,
Вздыхающей: - Оплачено ж бельё.
- Пусть спит, - она шепнула.
До столицы
Мы сторожили это забытьё,

Небытие, период переходный
С того на этот свет - на свет дневной.
Вот так, потусторонний
и голодный,
Проспал солдат обратный путь
домой.

И что с того, что заходя несмело
В плацкарт, я не спросила ничего.
- Брат, на побывку? Как там было дело?..
Кто я такая - спрашивать его.

Амир Сабиров,

двадцатилетний поэт
и боец российский армии

Эти люди,
уставшие, голодные,
лежащие со мной в обнимку
без разницы где, штабелями -
блиндаж,
полуразбитая хата хохлов,
вокруг костра,
или без него
на земле,
чужой, перепаханной минами,
но родной.

Они,
пропитавшиеся грязью,
шутят, шутят,
потом внезапно умирают.
И тишина в хате
после выхода,
пацаны говорят, как погиб.
Я молчу.
Кто-то накатит
стопарь
за них.
Хочется плакать,
но не могу,
выйду на улицу,
закурю,
закурю,
закурю,
и, глядя на вспышки
далёкие,
вроде «Града»,
рукавом вытру глаза.

Кто помрёт,
Бог рассудит.
«Тебе делать здесь нечего,
тебе надо жить», –
скажет товарищ,
заставший Чечню.
И живу,
иногда загашусь,
то в подвале,
то в блиндаже,
то застанет при подходе к позициям
сто двадцатый.

Не хочу умирать,
ладно жить,
целуя крест на браслете,
подаренном тобой.
Из парней тихо очень
кто-то:
- Рота, отбой.
Только нет её,
роты той.

* * *

Лёгкий холод, сибирская проседь
на стакане осевшей тоски,
век войны город мой перекосит
пацанов раскидают в полки
поднебесные. Отблеск Донбасса
разорвёт океанскую плоть.
Воскресенье, окопная ряса,
на шевронах во злате Господь.
У излучины дзота отрою,
то ли мусорку, то ли нору,
плащ-палатку с запекшейся кровью
в уголок, завернув, уберу.
Будто время растаяло в грязи,
остывая навечно в степи,
где намотка уходит до трассы,
где раскиданы врозь лепестки.

* * *

По цепи окопов свистит,
и приглушит слегка;
сушился бушлат - продырявили
пулями;
хохлы выползут в поле, отработают их снайпера:
убили других, а поэтому сами
не умерли.

Кабачковой икры натощак, сигарета просмолит губу,
и дрожащие руки от холода
передёрнут затвор,
прокляну вслух войну,
да на небо взгляну,
что рассветом распорото.

Сколько дней до победы, скажи, предзамесная тишь,
как стекло, развороченная приходами,
вроде «Града» куски; мы к земле припадём, замолчишь
моё солнце - весна, которую здесь изуродовали.

Анна Долгарева

Когда сочтут, что мы побеждены,
И скоро не останется страны,
Тогда и наши скоро подойдут.
Огромная, фаворский словно свет,
Придёт Россия. А иного нет –
Покрова Богоматери лоскут.

Она – дитя в ошмётках
от плаценты,
Она плетёт масксети
по райцентрам
И мальчикам на фронт передаёт.
Она старушка, что бросает
стольник
(Заместо похоронного застолья),
Она так щиплет, словно в ранке йод.

Огромное, тяжёлое подчас
Грядущее, шестая мира часть –
На смену затянувшейся зимы.
Россия просыпается – и тут,
Тут наши обязательно придут,
Поскольку это мы.

* * *

Бог говорит Гагарину: Юра,
теперь ты в курсе:
нет никакого разложения
с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания
никакого,
а только мороженое на площади
на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
берёзовые серёжки, еловые лапы,
только вот это мы носим
в себе, Юра,
смотри, я по небу рассыпал
красные звёзды,
швырнул от Калининграда
и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал,
как всё это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь
и болтаем
о том, что спрятано
у человека внутри.
Никакого секрета у этого,
никаких тайн,
прямо как вернёшься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет
у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный,
а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра,
а про меня не надо.
И ещё, когда будешь падать –
не бойся падать.

Россия

Мерить тебя шагами, поездами
и автостопом,
В Москве облетает тополь,
в шахте прячется «Тополь»,
Россия моя, Россия, монастыри
да бараки,
Длинноствольные «Малки»
и красные маки.

Пространство русского языка занимает полнеба.
Детство - это туман над Ворсклой, молоко парное да кусок хлеба,
Выросла, а большего почти и не надо,
Кроме красоты и Отечества,
кои есть победа над адом.
Снимай свой чёрный плат
девяностых.
Снимай нарощенные ноготки.
Гляди как есть в синюю воду уральской Туры-реки.
Она течёт под светлым закатом
к белым стенам монастыря,
И всё управит Господь, и всё,
как водится, будет не зря.

* * *

В город пришла война.
В город ложатся мины.
В городе разорвало водопровод,
и течёт вода мутным потоком
длинным,
и людская кровь,
с ней смешиваясь, течёт.

А Серёга – не воин и не герой.
Серёга обычный парень.
Просто делает свою работу,
чинит водопровод.
Под обстрелом, под жарким
и душным паром.
И вода, смешавшись с кровью,
фонтаном бьёт.

И, конечно, одна из мин
становится для него последней.
И Серёга встаёт, отряхиваясь
от крови,
и идёт, и сияние у него по следу,
и от осколка дырочка у брови.

И Серёга приходит в рай –
а куда еще?
Тень с земли силуэт у него чернит.
И говорит он: «Господи,
у тебя тут течёт,
кровавый дождь отсюда течёт,
давай попробую починить».

* * *

Для тех, кто погиб в бою,
есть специальный рай,
где не надо просыпаться по крику «Вставай»,
где вражеская не прёт пехота,
не утюжит прицельно арта,
где нет дурака-замполита,
штабных бумаг,
вообще ни черта
из земного страшного;
и в обед
борщ с картошкой жареной вместо галет.

В какой-то момент
он стучит по столу специального
ангела такого в погонах
строгого ангела, увиденного впервые,
говорит: да сами долбитесь тут
в этом сонном
омуте; я требую увольнительную
на боевые.
Ангел что-то чертит
в блокноте пальцем.
Он говорит: я понимаю,
вам неважно, кто там
у меня остался,
но имейте ж совесть, мать вашу
в рот,
там же до сих пор-то война идёт.

Ему вежливо объясняют: всё это
не по правилам,
как бы самого окончательно
не угробило.
Понимаете, говорят ему, мёртвые
там ничего не могут,
это не я придумал, не сердитесь вы,
ради бога,
просто у вас там совсем ничего
не будет,
ну зачем вам всё это видеть,
как цветком распускается мина,
как гибнут люди,
вы ведь уже разучились
быть,
любить,
ненавидеть,
то есть,
когда ваши там будут с жизнью прощаться,
вы вообще не сможете
ну никак
вмешаться.

Он стучит по столу,
разбивается чашка,
у ангела порезаны пальцы.
в крови у него пальцы,
и ангел крылом машет,
бормочет под нос: «да чёрт с ним».

Следующий кадр: терриконы,
на заднем плане поля весенние,
пехота идёт в наступление,
миномёт пашет,
молодой парень над ухом слышит
непонятное бормотание
и удар,
словно сзади толкнули:
обернуться необходимо.
Оборачивается,
и пуля
пролетает мимо.

Софья Юдина

Рыхлили нашу землю танки-бороны,
В который раз в облупленном окне
Я ночь крестила на четыре стороны,
Не ведая, в какой ты стороне.

В который день и час,
зимой которою,
Полгода или сотню лет назад,
С тобой прощалось солнце
краснопёрое,
Косые тени складывая в ряд.

Тогда, ступив с порога, на мгновение
Подталый след оставила нога,
И заучила втайне, на везение,
Рисунок я с подошвы сапога.

С тех пор полгода или сотню минуло,
Ища твои пути по всей земле,
Однажды я сама без вести сгинула,
Навеки затерялась в той зиме.

Но расшумелись ветры непокорные,
И голову на звуки голосов
Я подняла, и вижу: небо чёрное,
А посреди следы от сапогов.

И до зари кричали, звали вороны,
И я стояла, позабыв о сне,
Крестила небо на четыре стороны,
Не ведая, в какой ты стороне.

А утром ты сошёл путями звёздными,
И, в набрызге светящейся пыли,
Сказал: не плачь, я ночевал у Господа,
Чтоб навсегда проснуться для земли.
(Орфография и пунктуация сохранена).

P.S. Вы знаете имена этих современных поэтов? Я, честно, не знала, мои, в общем-то, просвещённые коллеги тоже. Всё это я накопала на странице Захара Прилепина (если что – писатель такой есть). И то, вот не так чтобы зашёл – и читай военную поэзию запоем, ещё поискать нужно. Ну всё равно, спасибо Захару за знакомства с людьми нашей реальности, которая без мороженки и без головной боли от новостей (зато с душевной). Кстати, специально позвонила в библиотеку: а книги Прилепина-то у вас есть? Есть. Только вот в обзоры они не входят.