11.08.2020 г.

Дом-бабочка, дом-стрекоза. Покинутая деревня – кладбище, заброшенный дом – старый, больной человек… странно? Нисколько.

Как бабочка из отложенного яйца превращается в гусеницу, затем в куколку и только потом становится крылатой красавицей, так и дом начинается не в тот миг, когда будущие хозяева на венике домового привозят, а лет так за 80-100, а то и больше до этого радостного события.

Деревянный дом начинается с малюсенького росточка со спичку размером. Да и то далеко не каждому из этих росточков удастся стать частью дома и прожить ещё отдельную – иногда долгую и интересную, иногда короткую и яркую – жизнь вместе с людьми. Большинство из этих ростков никогда не станут взрослыми деревьями, а которые станут, могут погибнуть от ветра, пожара, лесных вредителей, могут быть использованы человеком в других целях и жить рядом с ним мебелью, спичками, хозяйственной утварью. И только единицы из многих-многих тысяч станут домом. А до этого пройдут десятки, а может, и сотни лет.

Рассказывать, как, когда, по каким параметрам подбирают деревья для строительства, я не стану – настоящим строителям и плотникам это неинтересно, а кому надо, могут у профессионалов спросить, каковым я не являюсь. Скажу только, что далеко не каждое дерево, не каждое бревно годится на дом. Все, наверное, замечали, что одноэтажные рубленые дома сложены из брёвен приблизительно одного диаметра, имеют примерно одинаковое количество венцов. В доме средней полосы всё подчинено созданию условий, способствующих выживанию человека в не самой комфортной климатической среде – тут и морозы, и ливни, и летний зной. А ещё – возможное переселение и потенциальное расширение семейства, и много ещё других обстоятельств, которые я даже и знать не могу.

Крупные, очень большие деревья, из которых, казалось бы, можно создать замечательное крепкое, тёплое и долговечное жилище, в домостроении почти не употребляются – тяжело с ними работать: метр кондиционного соснового домостроительного бревна весит около 25 кг, а плотники всегда работали исключительно вручную. Поэтому выбираются средние деревья.

И вот дом из «гусеницы» – живого и растущего дерева – превращается в куколку – сруб, готовый к установке на место. Крайне редко дом рубят сразу на месте будущего расположения, обычно это делают там, где удобно плотникам, а затем уже перевозят туда, где ему стоять много лет. Кстати, у плотников нередко имелись к продаже готовые срубы, которые делались впрок, в менее загруженное заказами время, и этим объясняется большое количество похожих домов одновременной постройки. Хотя, конечно, «хочу, как у соседа» или, наоборот, «не хочу» тоже никто не отменял, и на готовое предложение плотника всегда было индивидуальное желание заказчика.

Важнейший элемент дома – печь. За столетия их создано великое множество – различных конструкций, размеров и назначений, есть много-много книг на эту тему, написанных специальными людьми, и я не буду на это отвлекаться – они, эти спецы, про печь уже написали, и сделали это раньше и лучше меня. Остановлюсь на одном, впоследствии существенном для жизненного цикла дома обстоятельстве – печи обычно клали из кирпича-сырца. И в крестьянских избах, и в царских хоромах. Основным поводом для этого была не только более низкая стоимость сырцового кирпича, чем обожжённого керамического, а и его относительная пластичность и податливость в обработке – где надо, легче подскоблить/подрезать, а неаккуратно сложенная печь из сырцового кирпича под воздействием собственной массы и имеющейся в дровах влаги со временем деформировалась и «уплотнялась».

Наконец нашёлся срубу хозяин, привезли будущий дом к месту долгой жизни, поставили, украсили наличниками с резьбой, выкрасили окна и двери в разные цвета – и вступил наш дом в стадию жизни бабочки. Такой же красивой, такой же заметной и, увы, последней – как бабочка умрёт бабочкой, так и дом закончит свои дни домом.

По моим наблюдениям, среднее время жизни дома из сосновых брёвен в изначальном варианте – около 150 лет. Очень много у дома врагов, и начинают они его медленно убивать уже с первого дня жизни. Главный, как ни странно, – изменение жизненных обстоятельств хозяев (назову это условно «время», хотя время как таковое для дома ничего не значит, оно значит для людей – например, меняются стандарты жизни или состав семьи – дом становится маленьким, тесным и непригодным для каких-то кардинальных переделок). А ещё, конечно же, – огонь и микроооганизмы.
Про огонь не стоит и говорить – это как птица, которая может появиться и съесть дом-бабочку в любой момент. Если с этой опасностью всё понятно, то вот с микро- и прочими животными организмами сложнее. Птицы с удовольствием растаскивают межвенцовые уплотнения себе на гнёзда, да ещё, бывает, и селятся в выклеванных щелях, а микроорганизмы и прочие любители древесины – те уже с треском за ушами могут начать есть дом, как только лесорубы срубили дерево.

Таким образом, бревно трескается, выедается снаружи и изнутри. Способность дома держать тепло уменьшается с каждым годом. Прочность – тоже. Смена состава семьи или хозяев иногда вынуждает к перемещению дома либо его модернизации путём уменьшения или увеличения в размерах – хотя ни та, ни другая операции на долголетии почти никак не сказываются. При любой из них можно (и это обычно делают) произвести ревизию отдельных брёвен сруба, и при нужде заменить дефектные на свежие. Но это уже будет не изначальный дом, а бабочка с протезом крыла.

Дом живёт свои десятилетия, в нём рождаются и умирают, он старится, становится неудобным в сравнении с новостройками, и теперь я расскажу, как умирают дома и почему целые деревни превратились, по сути своей, в их кладбища.
Когда-то давно, когда наши предки обходились практически натуральным хозяйством, люди расселялись на площади, способной их прокормить. Это как у медведя есть территория проживания, у стаи волков, так и у группы людей – тоже. Этим и обусловлено редкое расположение малонаселённых деревень в лесных местах и значительно большая плотность населения в местностях земледельческих.

Ещё каких-то 120 лет назад сельское население составляло почти 90% от общего населения Российской империи, что влекло за собой соответствующее распределение ресурсов: в деревнях возводилось много построек – жилых, хозяйственных, культовых, общественных, требуемых для удовлетворения потребностей этого самого населения. Но наступил XX век с его известными потрясениями, вызвавшими всемирную урбанизацию.
Применительно к нашей местности – промышленный рывок, создание новых путей сообщения, в первую очередь, постройка железной дороги, зарождение нефтехимии, развитие текстильной и обувной промышленности и других отраслей привели к исчезновению ряда традиционных для местного населения занятий – вымачиванию лыка, например (кто помнит, когда он в последний раз намыливался «настоящей» мочалкой?) или пережогу дров на уголь. В окрестностях Семёнова – остатки десятков углевыжигательных ям и печей, дорогой древесный уголь с приходом железной дороги сменился дешёвым каменным. В Нижнем Новгороде и окрестностях строились заводы, требовавшие рабочих рук, и не находившее себе применения на селе население мигрировало туда. Потом – война, коллективизация, индустриализация… Всё это привело к тому, что к концу 40-х (меньше чем за полвека!) в нашей местности количество сельского населения сравнялось с городским (в СССР в целом – несколько позже). Сразу после Великой Отечественной войны домов в деревнях стали намного меньше строить, поскольку: а) не для кого б) не на что в) хватало освободившихся. Затем был некий подъём, но в 60-е годы процесс опустения деревень, подстёгиваемый неугомонным Хрущёвым, ускорился, и потом никакие программы типа брежневской «Выбираю деревню на жительство» не смогли повернуть его вспять.
К слову, упустил существенный момент. После войны были введены существенные ограничения на индивидуальное жилищное строительство (желающие могут поискать в интернете соответствующие документы), имевшие цель - направить основные ресурсы на восстановление разрушенной в ходе боевых действий части страны. Например, размер жилого дома ограничивался 60 квадратными метрами, и эти параметры были смягчены только к 60-м, а полностью отменены уже при Брежневе.

Таким образом, жилой фонд на селе стал в целом стареть, слабо обновляться, пустеть и приходить в негодность. Если в 1930-60-е годы городские жители на лето в деревнях снимали дом или часть дома (что хорошо отражено в литературе тех лет), то в конце 60-х они стали уже покупать опустевшие дома.
У домов не стало постоянных «круглогодичных» заботливых хозяев. Дачник – он, даже самый умелый и заботливый, всё равно не находится постоянно в доме и протекшую крышу заметит не завтра, а через год-два.

В 70-е опустение деревень продолжалось, а следом нагрянула катастрофа, названная перестройкой. Именно перестройка с её «ветрами перемен» окончательно убили деревню. Многие считают, что развалились неэффективные колхозы – ну и пусть, зато теперь, где надо, есть крупные агрохолдинги, а где их нет, – значит, там и не должно их быть. Эти птенцы гнезда гайдарова совершенно упускают из виду, что колхоз был не только местом работы, но и организацией формы жизни на селе. Кто сейчас отвечает за сельскую инфраструктуру? Администрация. Размыл весной ручей дорогу – пишите в администрацию, она включит в план, отправит на рассмотрение выше, там одобрят (наверное), выделят финансирование (не раньше будущего квартала), проведут тендер, наймут дорожников... а вы пока в объезд ездите. Что было при колхозах? На следующий день приезжал трактор с прицепом щебёнки, яму засыпали – и всё, проезд восстановлен.
Кстати о дорогах. После наступления диких рыночных отношений многие деревни остались «вне зоны доступа» – дороги перестали поддерживать в соответствующем состоянии, и проживание там стало невозможным даже летом. Помню, в деревеньке Желнухе какой-то энтузиаст до последнего упирался – там уж не только дорога исчезла, даже провода срезали, а он всё огород сажал. Потом исчез и он.

В 2002 году ехал я на машине в сторону Семёнова и посадил попутчицу. Стала рассказывать: ей 52 года, всю жизнь прожила в деревне, работала нянечкой в детском саду. Садик закрыли, её уволили. Устроиться никуда не может, что делать – не знает. С семьёй не сложилось, детей не нажила. Попросила отвезти её к каким-то родственникам в Семёнове, которые её сто лет не видели, – в надежде, что они чем-то ей помогут… Не стало жизни в деревне.

Дом, оставшийся без хозяина, быстро и тихо умирает. Протекла крыша на несущую балку – не будет балки через 5-7 лет. Выбили окна или дверь – наметаемый зимою снег уничтожит некрашеные элементы за тот же срок (крашеные продержатся подольше), если снег достанет до печи – талая вода размоет её.

И дом – некогда красавец – уходит навсегда. Он теперь действительно заброшен и никому не нужен. Его бывшие хозяева, может быть даже слегка всплакнув о потере, купили себе что-то в более оживлённом месте.
А нам остаётся только фотографировать эту красоту, пока она ещё осталась.

Марк КОРАБЛЁВ,
Фото Владимира АНДРИАНОВА