Ирина КОЛОБОВА
Фото из семейного альбома Дворяниновых
25.04.2020 г.

Альбину Фёдоровну Дворянинову знают в городе очень многие. Эта обаятельная белокурая женщина на протяжении не одного десятилетия радует народ весёлыми песнями, задорными частушками и своим врождённым, неиссякаемым оптимизмом.

А если вспомнить всех матрёшек, расписанных рукой этой художницы, то можно прямо говорить: она спасает мир красотой. Даже удивительно, что человек,  переживший все тягости войны в младенческом возрасте, смог пронести через всю жизнь потрясающий заряд положительной энергии.
Свою войну девочка Аля помнит с четырёх лет. И об этом решила рассказать нашим читателям.

Бомбят, а мамы рядом нет…

- Я родилась в Рязанской области в 1937 году, и даже не могу назвать всех населённых пунктов, где за это время побывала моя семья. Дело в том, что отец мой Фёдор Иванович Титов был военным, и нас постоянно перебрасывали. В июне сорок первого мы жили в Петрозаводске. Отец ушёл на фронт в первые же дни войны. А в сентябре нас эвакуировали. Может, я бы и не помнила этого ужасного путешествия – мама старалась делать для нас с девятилетним братом Германом всё, чтобы было не так трудно. Но вмешалась бомбёжка и, наверное, именно она как-то так по-особенному включила мои мозги, что они разом повзрослели и запомнили всё до мелочей. Конечно, подробности, названия станций мне потом мама рассказывала, но всё равно я очень многое помню. Станция называлась Тихвин, это в Ленинградской области. Эшелон остановился, и все женщины побежали за кипятком. Мы с братом остались в вагоне. И тут началось что-то страшное, непонятное детскому рассудку. Ужас! Все кричали, куда-то бежали, с неба раздавался страшный грохот. Бомбёжка. И мамы рядом нет… А мама испугалась и бросилась к отходящему составу. Вскочила на последнюю ступеньку и немножко успокоилась. Потом пошла искать нас, а нас-то и не было… Не в тот состав вскочила. Даже не представляю, чего она в тот момент испытала. Не помня себя, мама выскочила из поезда и по путям побежала обратно. Говорит, патруль её останавливал, но кто может остановить встревоженную за детей мать! Добралась до станции, а там уже никого – все в лес убежали. Во время бомбёжки дежурные осматривали вагоны и обнаружили нас с братом. Я сидела, прижавшись к нему, лежачему. Меня какая-то тётенька утащила в лес, а брата оставила, решив, что он мёртвый. А он контуженный был. Помню, сижу я в какой-то яме в лесу, темно, страшно, на небе красные самолёты летают и так грохочут… Это мне казалось, что они красные. На самом деле из них огонь красный вырывался. Меня мама разыскала и не верила, что Германа в живых нет. Стала его искать. Слава Богу, нашли, у него на всю жизнь инвалидность осталась. Бомбёжка закончилась, погрузились мы в вагон и поехали. Остановились в Горьком, а там тоже бомбят. Я подумала, что так теперь всегда будет, хорошо хоть мама рядом.

Подальше от войны

В ыгрузили нас из вагонов, а багаж-то был немалый – многое хотелось маме из прошлой жизни взять. Удивительно, но довезли и посуду красивую, и вещи. Мы ведь и в Финляндии жили, неплохо жили, семья военного, всё-таки. Потом нас эти вещи выручали, мама их на картошку меняла. Вот со всей поклажей мы и приехали в Семёнов, подальше от войны.
Первое время жили в железнодорожном клубе, а потом всё как-то начало определяться. Дали нам комнату на улице Бебеля, мама устроилась санитаркой в госпиталь, который был развёрнут в техникуме. Меня в детский сад определили, он находился напротив Носовского дома и почты, сейчас на этом месте Госстрах. Помню, нас из садика водили в госпиталь перед ранеными выступать. Я в цветастом сарафане так отплясывала! Уже тогда поняла цену зрительским аплодисментам, долго меня не отпускали со сцены. Обнимали маленьких артистов, плакали, сахар давали. А сахар такой вкусный был, куски здоровенные, в руку не убирались.
Потом нам отдельный домик дали, малюсенький, на улице Крестьянской (Бориса Корнилова – авт.). Места едва хватило, чтобы вещи втиснуть, а мы на них расположились. Вот в этом самом домике нас и ограбили в первый раз. Мама на рынок ушла, а мы с братом на печке лежали. Заходят двое мужчин, спросили, где взрослые, ну, мы всё и рассказали. Начали они по углам шнырять, лазить везде, а нам пригрозили, чтоб не орали. Мы напугались, конечно, молчим. Много тогда вынесли: машинку швейную, огромный «Зингер», у нас даже мясорубка была, о них в Семёнове-то, наверное, и не знал никто. Мама пришла и за голову схватилась.
Ещё раз обокрала мамина знакомая, забрала остатки. Мамину шубу, платья, туфли. Говорит: скажите маме, что я поносить взяла. Так и носила, ничего не вернула. Лишились мы обменного материала – совсем голодно стало. Мама устроилась работать в кинотеатр «Заря» уборщицей. Нас переселили на улицу Луначарского, а в сорок четвёртом мы похоронку на отца получили. Стали безотцовщиной. Выживали, как могли. Братик не очень большим помощником был, контузия сказывалась, а я и дома без мамы – за хозяйку, и в лес по грибы – по ягоды. Ребятишки несут ягоды в корзинке да по дороге половину и съедят. Я же ни одной ягодки не съем, всё домой несу.

Хотела стать художницей, но мама не разрешила…

Война закончилась, многие эвакуированные разъехались. И мама решила в Петрозаводск возвращаться, даже уже вещи собрала, но потом что-то передумала. Не захотелось снова детей куда-то тащить, да и вряд ли нас там кто-то ждал. А тут уже как-то всё наладилось. Я так вообще уже считала Семёнов родным городом, друзья появились, подружки. Окончила школу, очень хотела куда-нибудь в Горький поступить, но мама не отпустила – дома нужны были руки и дополнительный заработок. Даже в ПТШ на художницу не разрешила, потому что там учиться надо было три года. А мне так хотелось художницей стать! Но послушалась и поступила на токарное отделение, потому как где-то через год уже могла работать.
На мою первую получку мама купила отрез драпа мне на пальто. Большое сшили, на вырост. А профессию художницы я всё равно потом освоила. Даже орден Трудового Красного знамени получила. Горжусь.
Хорошая у нас была молодость, весёлая. Не жаль, что, как говорится, ни скинуть ни надеть, да и лишнего куска никогда не было. Всё равно мы счастливые были. Такую войну пережили, значит, всё будет только хорошо. И было хорошо! Правда, это не просто тоска стариков по молодости – действительно было хорошо, правильно как-то, понятно, по-доброму и по справедливости. А как мы пели! А как танцевали на танцплощадке! Честное слово, жаль мне нынешнюю молодёжь, не умеет она веселиться. Я вот до сих пор пою, и не надоело, а хотите, так и спляшу под настроение.

Первая, последняя и единственная любовь

Мне вообще в жизни повезло. Муж был очень хороший, моя единственная, первая и последняя любовь. Душа в душу жизнь прожили. Теперь я будто с одним крылом осталась.
Помню, мою я полы в коридоре, а он к другу, к соседу моему пришёл. Увидел меня и стоит как вкопанный. Я стесняюсь, а виду не показываю. Чего, говорю, уставился? Так с тех пор и смотрел на меня всегда. Одно омрачало нашу жизнь – детишек Бог не давал. Сначала-то по молодости вроде бы и ничего, а потом стали задумываться. Решили усыновить ребёночка. Нам сказали, что на одной улице девочка живёт с бабушкой, мать её в тюрьме, отец неизвестно где. Собрались мы и пошли. А на полдороге мой Поля (Апполинарий Фёдорович Дворянинов – авт.) остановился и дальше не идёт. Говорит, не надо нам эту девочку брать, представь, мать из тюрьмы вернётся, чего делать будем? Расстроилась я, конечно, но поняла, что он прав.
На фабрике мою беду тоже все знали, переживали за меня. Да мы вообще все как одна семья были. Помню, вызывает меня председатель профкома и говорит, что в первом интернате девочка очень хорошая есть, сирота – может, посмотришь? Ты, говорит, пойди будто бы с беседой к ребятам да и присмотрись получше. Ордена надень, рассказ подготовь. Ну, я и пошла. Рассказываю ребятишкам о своей жизни, а сама всё смотрю, которая моя… Девчонки для меня со сцены выступали, пели, плясали, а я их в гости пригласила. Спрашиваю потом мужа, которая ему больше понравилась, а он говорит – вон та, пухленькая, Наташей, вроде, звать. Это она и была, дочка наша.. Муж сам её пригласил в гости, чтобы одна приходила.
Сдала Наташа экзамены и пришла к нам в субботу, прибраться в доме мне помогла. Она уже всё понимала, 15 годиков было. Спрашиваем, где летние каникулы будет проводить, а она отвечает, что в пионерском лагере. И такие у неё глаза были грустные – так ей уже надоел этот лагерь, это вечное общежитие… А у нас путёвки были в Прибалтику, вот мы и предложили ей пожить у нас, пока мы в отпуске. Ключи отдали, наказали, что да как, и уехали. После экскурсии говорю мужу, что в магазин надо бы сходить, купить себе чего-нибудь. Он отпустил. Хожу я по огромному универмагу, скупаю всё, что можно для девочки 15 лет и вдруг вижу – Поля мой нарисовался, тоже товары для девушек разглядывает. Смутились оба, а потом расхохотались. Так целый чемодан нарядов для Наташи и привезли. Никогда не забуду её глаз – огромные, полные слёз. Мне, говорит, ещё никто никогда ничего не дарил. Какое мы тогда счастье испытали, и не передать словами. Потом бабёнкам в цеху рассказываю, реву, и они вместе со мной. А уж когда она нас впервые мамой-папой назвала… это вообще целый роман можно писать.
Вот такая вот моя история. Вроде бы и рассказать нечего, всё, как у всех, а вон сколько получилось. Счастливая я, это правда. Счастье-то ведь ни от войны не зависит, ни от богатства. Счастье – оно внутри сидит, только надо уметь его почувствовать…