Светлана БАРМИНА
15.11.2016 г.

Сколько раз глухой осенью мы, собираясь выходить из электрички, заранее проклинали перрон на станции Озеро, точнее, его полное отсутствие.

Да ещё дорога там летела под откос. И вот – Господи благослови! – летишь в черноту, орёшь дурным голосом. И потом – коренной вопрос: «Все живы?» Это ещё не все приключения – шлёпаем долго по грязи в модельных туфельках. А вот и огоньки владения поэта Владимира Миронова появились: полдома у самого Юрьевского озера.

Экстрим на этом не кончался. В небольшой комнатке, на кухне и даже русской печи уже зажигала самая разношёрстная компания. Нижегородские поэты-прозаики под хмельком горячо спорили – само собой, на тему искусства или, того хуже, – бытия. Местные рыбаки были тут за становых: гордо держались. На кухоньке вполне можно было обнаружить двух-трёх синеглазок – таких старых и жалких... А Володя на вопрос: «откель девочки?» – фырчал: «Загнуться им от холода, что ли!» А до чего прозрачны его тогдашние стихи!

Войду в вагон и успокоюсь,
Смиренным светом и теплом
Всех подберётпоследний поезд
С холодных ветряных платформ –
Воров с канавинских базаров,
Бродяг, закутанных в тряпьё,
Пьянчужек, пропитых вокзалом,
Загнавших жизнь в небытие…

Обязательным атрибутом дня рождения поэта была знаменитая мироновская уха. Сначала из всякого рыбного разнобоя варился бульон, его очищали и варили налимов. Никогда не ела ничего вкусней!
Развлекало озеро – поплавать по его холодным серым водам, да ещё на лодочке, которая явно не выдержит всех, – глупо, но было-то нам по 30-45 лет. Кровь бурлила. Однажды лодка, устав оберегать нас, опрокинулась посередине. Спаслись, а потом отогревались в горячей баньке и слушали Володькино:

Прошу тебя, душа, ты раздружись
С богатством ложным, скопленным за жизнь.

Богатства в то время и у нас и не было, но – до сих пор об этом обидно вспоминать – у Владимира и за всю жизнь не было ни гроша за душой.
Никто не может понять душу поэта лучше его самого:

Я, потомок глухого безвременья,
Произрос из туманной глуши.

Какое ёмкое и точное слово – произрос. Произрос сквозь каменную почву сиротства, произрос сквозь вечернюю школу (вот и все университеты), произрос сквозь труднейший труд в «литейке» да потом в нетопленном помещении, где он делал памятники мёртвым.

*   *   *

Мы, журналисты, литераторы, наше горьковское и семёновское окружение всегда видели его талант – самобытный, ни на кого не похожий, талант, который, как у Данко, загорится сердцем в руках. Его стих – не для эстетов, в них огромнейшая правда жизни, срамненькой нашей жизни девяностых, когда правда становилась кривдой, когда дышать было нечем. А он дышал, творил, искал свою философию, смысл этой жизни, ведь должен же он, чёрт его возьми, быть!

Каюсь, и я, и многие друзья были скептиками по отношению к его судьбе. Кому тогда нужны были поэты? Да никому. Мы ж за 10-20 лет растеряли что имели. Помню, прибежал Володя радостный – в руках первая книга! В глазах – счастье!

- Слушай, Светланка, – просит. – Всё на книгу отдал – денег ни копейки. Попродавай попробуй у себя в редакции? 

Много ли людей работало в редакции? Решила попробовать поторговать в электричке. Стыдно, но не для себя же стараюсь… Был у меня в вагоне  крутой конкурент. Прикидываясь глухонемым, он раздавал книжонки и частенько получал за них деньги. Пролистала я вирши  этого конкурента – мрак: плохо рифмованный грязью мат. Ну и приободрилась – у меня-то нетленка! Но нетленкой люди не интересовались. Тогда я до слёз возмущалась, теперь думаю – может, не хотели душу тревожить.

*   *   *

Ох, что-то перестаралась я насчёт неустроенной мироновской жизни… Ведь с юмором у него отлично было, хотя хулиганский настрой (не ангел был) частенько проскальзывал. Приезжают как-то ко мне на машине. Володя малость смущён, а наш общий друг Николай Пряничников заливается:

- Едем мы, понимаешь, по улице, не едем – плетёмся. Впереди тётенька идёт – ну, мадам Грицацуева. Володька дверь открыл и своей-то лапищей-то её по одному месту. Крику было!

В 70-90-е мы собирались, как правило, у меня. Меню было не ахти разнообразное. Стихи, бутылочка (из песни слова не выкинешь), и – пошли тяжёлые философские кондовые споры. Я ретировалась с кухни, мужики вели вечер. Если градус нарастал, отношения выносились на улицу; возвращались, как умывшись (а ведь и по лицу могли заехать). Поэт – это всегда чудик, а не человек в футляре.

Поражало отношение Володи к женщинам. Странно, и с мужем моим дружны, и других друзей хватало, но именно я была посвящена в тайну первой любви, о которой он дал слово никому не рассказывать. Как-то пришёл вечером: «Унеси ей ромашки, она к родителям приехала». И всю дорогу говорил о ней. У Миронова было две жены, относился к ним неплохо. Сравнивать женщин не имею права – дружила с обеими. Выросли две дочки.

Я неслучайно начала воспоминания со станции Озеро. Построили там всё-таки платформу, жаль, ездить стало некуда – сгорел Володин дом.

*   *   *

А недавно его многочисленные друзья, почитатели, поэты, композиторы собрались в цетральной библиотеке на 70-летие Миронова. Хозяйка литературной гостиной Надежда Андреевна Узденёва, человек очень много сделавший для поэта, сердцем болеющая за него, как всегда, вела вечер. Я уверена, что когда-то о нём, о последних годах жизни поэта напишут те, кто знает об этом лучше. А если совсем коротко о вечере – было ощущение счастья, и как хотелось, чтоб глядел ты, Володька, на нас с неба. Первую «искру Божью» поэт узрел, когда ему посчастливилось перед смертью послушать свои песни на музыку талантливого композитора Владимира Широкова. Володя плакал, его слёзы я видела впервые в жизни.

Не люблю театральные эффекты, но с удовольствием, по-бабьи поклонилась на вечере человеку огромной души Владимиру Серафимовичу Новикову. Это на его деньги выпущены книги, он построил достойный погост поэту, а ребята из техникума выложили его плиткой. Мне созвучны слова Новикова: «Зачем сравнивать Володю с тем же Рубцовым? Он – Миронов».

Любят же наши критики сравнивать всё и вся, учили их, видно, так. Голос Миронова крепнет, его стихи входят в лучшие отечественные журналы, его будут изучать в школе.

И ещё (возможно, ради этого я и написала воспоминание) – Владимир Новиков задумал пьесу о поэте. Эх, кабы всё получилось, это была бы ещё одна «искра Божья» Володи!

P.S. Володя не любил фотографироваться, а последние малость подретушированные фото вообще, как мне кажется, не отражают его характер. Этот же снимок сделан на Озере, в его 35. Вот такой он был, могутный парень Миронов.

Фото автора